Новости

Добавить свою новость

Осторожно, в статье есть фoто с операции.

«Вопросов на операции не задавать, никого не отвлекать» - инструктирует меня перед входом Павел Вебер. У него много должностей: зам. главного врача, руководитель хирургической службы, но самая любимая – хирург. Он просит подписывать свои фото, начиная именно с неё. Сегодня короткий рабочий день. Но Павел Альфонсович покидал лопатой щебень на субботнике, позанимался документами, и вот сейчас вызван на операцию. Из нас двоих мандраж испытываю только я. Хирург удивительно спокоен, как будто не он сейчас влезет в живот какому-то мужчине. Поразительно, но операцию я продержалась. И теперь у меня много не только фотографий, но и вопросов.


Павел Вебер, врач-хирург хирургического отделения №2, заместитель главного врача по хирургической части.

Хирургия в Ухте

— Хирурги – это адреналиновые наркоманы?

— Нет. Операции не «заводят».

— Сколько в хирургии пациентов? Вы их только оперируете?

— Если брать всю хирургическую службу нашей больницы, то каждый год через нас проходит 5-6 тысяч человек. Более 60% из них мы оперируем, планово либо экстренно. Остальных лечим медикаментозно, т. к. они попадают в наше отделение с определёнными показаниями: с болевыми синдромами или с травмами.

— Есть ли какая-то сезонность, когда в ваших отделениях больше пациентов?

— Пожалуй, существует, хоть и негласная. Но только в травматологическом отделении, там самый пик работы зимой. В остальных – лор- и хирургических отделениях – летом плановых пациентов значительно меньше, чем в любое другое время года. Это связано с тем, что люди уезжают в отпуск или на дачу и беспокоиться о своём здоровье начинают с осени.

— Какие операции проводятся в Ухтинской городской больнице? Насколько сложные?

— В нашей больнице операции проводятся на всех органах. Да, даже на сердце. К примеру, в начале 2000-х мы обходились аортокоронарным шунтированием. Для своего времени это была хорошая операция, её делали даже первому президенту России Борису Ельцину. Но сейчас наука шагнула вперёд. Альтернатива вместо шунтирования – стентирование. Ещё 20 лет назад мы такое не делали, потому что у региональной больницы не было возможности, не было нужного оборудования, обученных докторов. Зато сейчас стентирование делают в отделении рентгенэндоваскулярной хирургии. Если ранение сердца, будь то стрельба или поножовщина, то это к нам, в экстренную хирургию. К счастью, они бывают редко, раза 3-4 раза в год. Несмотря на наши усилия, выживаемость у таких пациентов 2-3%.


Рабочие будни хирургического отделения

— Сейчас создали клей, который может соединить любые органические ткани, в том числе сердечные мышцы. Быстрее, чем накладывание шва, зато так же крепко. Как считаете, каковы перспективы?

— Возможно, клей появится в обозримом будущем в России, но не в Ухте. Потому что наш город ещё не готов к этому. Это же только разработка, ещё нет рандомизированных исследований. Что Ухта, что Сыктывкар, мы ещё долго будем работать по старинке. То есть если есть ранение, зашивать его. И то, это не всегда будет эффективно. Когда поступает пациент с ранением сердца, это ужасно. Потому что такая травма всегда сопровождается массивной кровопотерей. Когда вся операционная в крови. Здесь требуется внимание и работа не только хирурга, но и целой операционной бригады: анестезиологов, трансфузиологов, медсестёр и так далее. Минимум работает 8-9 человек, каждый из которых выполняет свою задачу. Не всё так просто.

— Для меня как не медика сложно выглядит любая операция, даже удаление аппендицита.

— Любая операция сложна в своём роде. Любой хирург перед началом работы продумывает план действий. Даже банальное вскрытие фурункула может закончиться плачевно. Тромбирование сосуда, тромбоэмболия, нагноение с дальнейшим развитием флегмоны, заражение крови. Любой хирург во время операции ходит по лезвию ножа.

— Что может пойти не так в операционном зале?

— Что угодно. Чтобы было понятнее, представьте военного перед боем: я тоже должен иметь стратегию, продумать запасной план. Сама болезнь может повести себя нестандартно. Также сложно предсказать, как отреагирует на вмешательство организм человека. Много даёт взаимопонимание внутри операционной бригады. Но практически всё зависит от знаний хирурга. Именно он выберет наиболее удачный путь к оперируемому органу. Как говорил мой учитель, Израиль Борисович Тейтельбаум, «не важно, как ты войдёшь в рану, важно, как ты выйдешь». Ни один хирург, даже обладающий опытом и высокой квалификацией, не знает, как он выйдет.

Он заходит в операционную, моет руки, одевается в халат. Подходит к пациенту. Неважно, пациент под общим наркозом или под местной анестезией. Хирург заходит в рану, и что произойдёт дальше, предсказать нельзя. Хирургия – это всегда «вне плана».




Люди, а не машины

— Как врач переживает потерю пациента?

—Как правило, вне рабочего времени. Это переживает сам доктор и его семья. Ты можешь ничего не говорить своим близким, но они чувствуют, особенно дети, что тебя что-то тяготит. У каждого хирурга переживания выглядят по-разному: кто-то долго думает, анализирует, можно ли было сделать ту же манипуляцию иначе, кто-то читает проф. литературу, советуется с коллегами. Хирурги все разные – мы же тоже люди, а не машины. Мы все переживаем по-своему. Но я могу точно сказать: каждый хирург переживает за потерянных пациентов, воспринимает это как личную трагедию.

— Менялось ли ваше отношение к смерти с опытом?

— Да, конечно. Любой хирург становится циничнее. Я замечаю это по себе, по своим коллегам – я работаю в этой больнице 19 лет и вижу, как меняются молодые врачи. Ты понимаешь, что если пропускать всё через себя, то тебя просто не хватит. Мы не бездушные, мы можем сопереживать, но это уходит в другую форму. Хирурги чуть более замкнутые, чуть более суеверные, чем другие врачи. Например, я своих родных, свою семью не буду оперировать. Тем более свою маму и свою дочь – никогда.

— Но это же здравый смысл? Вы же во время операции волноваться начнёте…

— И здравый смысл, и суеверие.

— Какие есть ещё приметы?

— Есть ещё одна: когда оперируешь медицинского работника, то всё идёт очень плохо. Это даже в нашей больнице неоднократно подтверждалось.


Павел Вебер остаётся серьёзным даже на праздничных мероприятиях


Хирург и ВИЧ

— Какие особенности существуют при операциях людей с ВИЧ, гепатитом и другими заболеваниями, передающимися через кровь?

—В последнее время таких пациентов стало очень много. Так что про это вам легко расскажет любой хирург. В первую очередь это защита врача: специальная форма (защитные очки, двойные халаты, перчатки – двойные латексные плюс кольчужные), особая обработка – ран и кожи.

— Но ведь это не даёт 100%-ю защиту от порезов?

—Да. Что касается ВИЧ-инфицированных: каждый хирург, который приходит к ним на операцию, подвергает себя высокой опасности. Любой хирург боится. Юридически, конечно, мы можем отказаться от такого пациента. Но мы давали врачебную клятву, так что на свой риск берёмся за оказание помощи. Средства защиты не всегда спасают. Регулярно случаются проколы, порезы, ожоги. После этого ты проходишь обследования, сдаёшь анализы, причём на протяжении длительного времени, получаешь профилактическую терапию. То есть ещё нет уверенности в заражении, но ты уже пьёшь лекарства, которые вызывают вполне себе ощутимые побочные эффекты.

— Известны ли случаи, когда хирург заразился от пациента? Ведь шанс мизерный.

— Известны случаи, когда в 80-е годы было заражение гепатитом С. Тогда ВИЧ был не столь широко распространён. У нас были операционные сёстры, одна или две, которые заболели. Сейчас ничего подобного не происходит.

Хирургическое закулисье

— Существует ли проф. деформация?

— Да, и проф. деформация, и профессиональное выгорание. Каждый хирург переживает за любую операцию, анализирует. Любой из нас находится в состоянии постоянного напряжения. Мы не можем абстрагироваться от своих пациентов после работы, мы даже дома думаем про лечение, операции, осмотры.

— Но это ведь свойственно всем врачам. А что вас отличает от людей других профессий?

— Как правило, хирургическое отделение – мужской сплочённый коллектив. Это люди с общей идеей. Мне, как руководителю хирургической службой важно, чтобы в нашей больнице у хирургов была сплочённость – это раз, единое мнение, способность быть единомышленниками – два, и три – чтобы было постоянное обучение, непрерывное перенимание опыта. Ещё я требую, чтобы каждый хирург умел признать свою ошибку.

— Быть единомышленниками – это общие хобби?

— Нет, это про общую школу. Основные – московская и петербургская. Они отличаются друг от друга в некоторых манипуляциях и других деталях. Школа влияет на взаимопонимание между хирургами, и как следствие, на скорость принятие решений.




Павел Вебер на субботнике успевает всё: консультировать врачей по телефону, кидать щебень и песок, координировать действия коллег.

Женщины в хирургии

— Под вашим началом работает единственная женщина-хирург, многие больницы и этим не могут похвастать. Это дискриминация?

— Наша профессия довольна требовательна. Женщины более эмоциональны, более чувствительны, не каждая сможет работать с тем, что мы тут видим каждый день. Женщина настолько сопереживает пациенту, что не может абстрагироваться, принять логичное решение.



Ведь что главное для хирурга? Главное – это отсутствие паники. Я учу всех своих хирургов тому, что за операционным столом нельзя паниковать. Какое бы обширное кровотечение не произошло – бывает, что работаешь по локоть в крови – эмоции не должны мешать работе. Например, когда я стою за операционным столом, я никогда не думаю о личной жизни, о семье, забываю о естественных потребностях, забываю о тех, с кем в этот момент работаю – и мои хирурги это знают. Я полностью погружён в пациента, буквально и фигурально.

Это не разделение по гендерному признаку, а следствие реальных особенностей женского организма. Женщина, приходя в хирургию, заранее обрекает себя на отсутствие личной жизни, семьи, потому что хирургия это профессия, непредсказуемая изначально. Ты всегда на круглосуточном дежурстве: либо в больнице, либо дома. Тебе могут позвонить в любой момент и вызвать на операцию. Это не зависит от квалификации, стажа, должности. Даже у меня, заместителя главного врача, нет стабильности, меня часто вызывают на работу по ночам. Не любой женщине такая работа понравится.

— Но ведь такая ситуация может не понравиться и жене хирурга-мужчины?

— Конечно. По личному опыту могу сказать, не каждая жена поймёт и уж тем более не каждая выдержит. Поэтому по статистике хирурги очень часто разводятся. Но моя дочь хочет стать хирургом.

— Как вы к этому относитесь?

— Дочь учится в 5-м классе, так что у неё впереди много времени, надеюсь, ещё передумает. Я не против, чтобы она шла в хирургию, ведь тут много разновидностей, специализаций. Вот пластические хирурги из женщин получаются прекрасные. А в нашей больнице – экстренная хирургия. Я бы сюда свою дочь не взял.

Об удивительном

— Есть ли что-то, что спустя 19 лет вашего хирургического стажа всё ещё способно вас удивить: в больнице, в работе, в науке?

— Я регулярно выезжаю на международные хирургические форумы, и меня там многое удивляет.



К примеру, в этом году в Москве меня впечатлила робототехника. Хирург удалённо управляет роботом, проводя операцию из другого города. Возможно, когда-нибудь это появится и у нас. Те же самые лапароскопические холецистэктомии, то есть операции через «проколы», в начале 2000-х их в этой больнице выполняли всего 3 человека. Это бывший главный врач Конёнков, нынешний главный врач Рамазанов и ещё один отличный хирург Харевич. Другие, старшие и опытные хирурги, этим методом не владели. На сегодняшний день любой молодой хирург в нашей больнице способен провести эту операцию с первого года работы. Есть разница?

— Конечно. А из пациентов кто-то удивляет? Или течение заболевания?

— Примеров можно привести множество. На самом деле меня удивил один дедушка, которому на тот момент было около 70 лет. Он поступил к нам во 2-ю хирургию с паховой грыжей. Мужчина, несмотря на возраст, был бодр, ходил самостоятельно. Мы планировали провести ему операцию на следующий день. Всё шло в штатном режиме. А потом он лёг на свою коечку и пережил клиническую смерть. Мы были на работе и начали реанимацию. Как сейчас помню, я тогда был молодым хирургом, Хабиб Рамазанович – заведующим отделением. Мы все подключились к спасению, прибежали реаниматологи… И мы спасли дедушку. Самое интересное, что когда он очнулся, он начал сильно ругаться, кричать, мол, зачем мы его забрали. Я никогда не забуду его глаза... Понятно, что операцию пришлось отменить, мужчину обследовали, выявили сердечную недостаточность.

—За что вы любите свою профессию?

— За спасение жизней, за помощь людям. Каждая спасённая жизнь мне приносит удовлетворение. Но мне в удовольствие помогать людям не только в стенах больницы, но и за пределами. Банально, но кому-то сумку помочь донести, через дорогу перевести. Мне это помогает чувствовать себя спокойно.

_{http://uhta24.ru/novost/?id=17076}

Все новости

Посетителей:20492

Комментарии: 2   Сортировка по дате:      #Комментировать       

	прохожий  18 июня 2019, 12:01   #1	0
	No comments....

	verushka  18 июня 2019, 14:19   #2	3
	Браво Павлу Альфонсовичу!!!!...Замечательный хирург и очень хороший человек!!!

Оставлять сообщения могут только зарегистрированные пользователи
войти   зарегистрироваться